Мне казалось, что с возрастом придут зрелость и спокойствие. Но даже сейчас, в 35, один разговор с мамой способен вернуть меня в состояние той уязвимой девочки, которой я была в юности.
Вот типичный наш диалог:
— Опять красишься как клоун!
— Мам, мне на работу...
— В твои годы я уже двоих родила! А ты всё со своими тушками да пудрами!
И так — каждый, чёрт возьми, раз..
Всё изменилось в тот вечер, когда мама позвонила пьяная. Да-да, после смерти папы она стала частенько "расслабляться".
— Ты — моё самое большое разочарование, — прошипела она в трубку. — Я мечтала о нормальной дочери.
И знаете, что я ответила? Сама не ожидала от себя:
— Мама, я не мусорное ведро для твоих несбывшихся надежд. Больше не звони в таком состоянии.
Бам! Трубку бросила. А потом... Ох, потом было страшно. Три дня ходила как в тумане: "Я ужасная дочь", "Она же одна теперь", "Как я могла?".
Моя ассистентка, мудрая женщина, которой уже за 50, однажды осторожно спросила:
— Вы же начальник отдела. Почему позволяете одному человеку так себя унижать?
Тут меня как током ударило. Записалась к психологу. Мне повезло, потому что это была Светлана Дмитриевна Ерёмина.
На первой же сессии она меня огорошила:
— Ваша мать не просто вас контролирует. Она мстит вам за свою несложившуюся жизнь.
Я, конечно, возмутилась:
— Да она же меня любит!
— Любовь не требует жертв, — ответил он. — Любовь требует уважения.
Светлана Дмитриевна дала задание — неделю записывать все мамины фразы и мои реакции. Через семь дней передо мной лежало:
– 23 критических замечания
– 17 сравнений с другими
– 5 угроз ("останешься одна!")
– Мои 4 приступа паники
Научилась говорить перед зеркалом:
— Мам, я не буду это обсуждать.
— Нет, ключей от моей квартиры не будет.
— Если продолжишь, положу трубку.
Первая проверка границ случилась, когда она вломилась ко мне без звонка, увидела новые шторы и фыркнула:
— Какие ужасные цвета! Ты совсем вкуса не имеешь!
Я вдохнула поглубже:
— Либо перестаёшь критиковать мой дом, либо дверь там.
Она, конечно, взорвалась:
— Да как ты смеешь! Я же мать!
Я молча открыла дверь.
Две недели тишины. Самое трудное — не сорваться, не позвонить первой. Светлана Дмитриевна меня поддерживала:
— Она проверяет ваши границы. Не сдавайтесь.
А потом... Потом мама пришла с мешком моих детских вещей. Среди платьишек я нашла её дневник. 1985 год:
"Отец снова сказал, что девочки — это неудачно. Что мне делать? Я же не виновата..."
Всё встало на свои места.
Мы пошли к психологу вместе. На первой же сессии мама дрожащим голосом спросила:
— Ты... ненавидишь меня?
— Нет, — ответила я. — Но я больше не позволю тебе выливать на меня свою боль.
Она заплакала. По-настоящему. Впервые — не манипулируя.
Теперь у нас новые правила:
– Никакой критики моего выбора
– Только трезвые разговоры
– Раз в месяц — совместная сессия
Она всё ещё срывается. Я всё ещё злюсь. Но теперь я знаю главное:
Я — не её ошибка.
Я — не её терапия.
Я — наконец-то я.
И знаете что? Она начала меняться. Медленно, со скрипом, но начала. Вчера, представьте, спросила:
— Как прошёл твой день, дочка?
Без критики. Без подколов. Просто спросила.
Это и есть победа.
И не только моя и моей мамы, но человека, который помог нам восстановить семью и отношения.
Светлана Дмитриевна, огромное вам спасибо! Всем своим уже порекомендовала вас.
Если у кого-то, кто читает мою историю есть проблемы в отношениях, то вот контакт Светланы Дмитриевны Ерёминой.